что в Желтуге он окажется не раньше зимы.
Глава третья. На мушке у президента
Зима с необыкновенной решительностью накатила на Амур, или, как его звали китайцы, Хэйлунцзя́н – Реку Черного дракона. Лиственные деревья в окрестностях великой реки давно оголились, осыпавшаяся с них листва догнивала в непролазной серой грязи пообочь лесных тропинок, присыпанных свежим снегом. Тропинками этими пользовались только зверовые охотники, спиртоносы да разбойники-хунхузы. Последние были стародавним здешним кошмаром: верхом на своих косматых лошадках с гиканьем и воплями налетали они на золотоискателей, возвращавшихся в русские станицы Игнашину и Амазар, или, напротив, ночными тенями проникали в китайскую часть прииска и беззвучно скользили от фанзы к фанзе, чтобы, проникнув внутрь, выдернуть одуревшего от сна строптивого компатриота, не желавшего платить наложенную на него дань, и, словно волки, уволочь под ночную сень пихт, туда, где никто не услышит его криков и не отыщет его бренных останков. Специально для борьбы с хунхузами на золотых приисках Желтуги созданы были охранные бригады общим числом в сто пятьдесят человек, а ночью поселок и участки объезжали конные патрули.
Впрочем, как уже говорилось, обычные золотоискатели и торговцы здешними зверовыми тропами ходить избегали. Тут мог ждать их смертельный сюрприз, тут охотники устанавливали на ветках самострелы – ружья и карабины, плевавшиеся смертоносным огнем: случайно потревоженный засадный шнур приводил в действие спусковой механизм.
Конечно, ружье не различало людей и зверей и равно палило по тем и этим. Чтобы избежать ненужного падежа двуногой публики, при входе на опасную тропу на деревьях делались особые зарубки, предупреждавшие, что этот участок лучше обойти стороной. Изредка рассеянные или просто пьяные золотоискатели все же становились жертвою погибельной пули, предназначенной существу куда более волосатому и зубастому, чем сыны Адама. Таежные же хищники с каждым годом делались все хитрее и предусмотрительнее и выучивались обходить не только самострелы, но и капканы, и даже тигровые ямы.
Всех этих тонкостей не знала тигрица Альма, привезенная в Желтугинскую республику из Приморья. Она лежала сейчас в большой клетке, поставленной на главной площади Желтуги, обширном Орловом поле, и прищуренными желтыми глазами сонно наблюдала за текущей мимо праздной публикой. На полосатой груди ее темнело треугольное клеймо, поставленное ее владельцем, китайцем Чжаном.
Нынче была суббота, день привоза. В этот день Орлово поле украшалось флагами, обозначавшими торговые места, на нем выставлялись возы и палатки с товаром, привезенным с большой земли: частью – из ближайших к Желтуге русских станиц, частью – из мест куда более отдаленных. Над всеми торговыми флагами царил старший брат – большой черно-желтый флаг самопровозглашенной республики. Черный цвет символизировал землю, желтый – золото, без которого ничего бы тут никогда не появилось, и даже сама земля пребывала бы в первобытной дикости.
Здесь же находился барак с надписью «Управление Желтугинскими приисками», перед ним стояла деревянная, грубо сколоченная трибуна, рядом висел на столбе медный колокол. Справа от трибуны располагалась чугунная пушка, а перед ней – внушительная пирамида черных ядер. Из пушки вполне можно было стрелять, более того, при ней некогда даже состоял свой капонир, бывший артиллерист. При начале желтугинской жизни пушечными выстрелами созывался на общее собрание здешний народ – для обсуждения новых законов или других, не терпящих отлагательства дел. Однако в последний год выстрелы заменили сигналом трубы, а пушка превратилась в памятник самой себе.
Рядом со зданием управления был молельный дом, чуть подальше, уже за пределами Орлова поля, размещались разнообразные гостиницы, бани, лавки, игорные дома. Сейчас, впрочем, обыденная физиономия площади была искажена толпой купцов, покупателей и праздного желтугинского люда, который переходил с места на место, по примеру древнеримского плебса жадно требуя себе хлеба и зрелищ.
Между возами бродили шарманщики, их самоиграющие орга́ны исторгали заунывные песни вроде «Мальбрук в поход собрался» и такие же древние опереточные арии, заложенные в шарманки, вероятно, сразу после сотворения мира.
Имелся на площади и специально развернутый балаган, где фокусники производили свои удивительные трюки, вызывая восторженное оханье толпы. Тут же, прямо под открытым небом, какой-то башкир или татарин верхом на лошади показывал чудеса вольтижировки, рядом, на большом круглом ковре, брошенном прямо на землю, крутили свои сальто-мортале бродячие китайские гимнасты. Холодная погода кажется, не пугала их: все они одеты были в легкое трико – кто красное, кто синее, кто телесного цвета. С гимнастами была и циркачка – черноглазая гибкая девушка в телесном трико, прикрытая от жадных взглядов старателей только короткой юбкой и полупрозрачной пелериной на плечах. В перерывах между номерами гимнасты накидывали себе на плечи шерстяные одеяла, а девушку укутывали в теплый полушубок, от чего изголодавшимся по женскому вниманию золотоискателям она казалось еще более беззащитной и манящей.
Среди покупателей, озабоченно сновавших между торговыми возами, полными сухарей, муки, хлеба, водки, вина, одежды, оружия, старательских и бытовых инструментов, удивительно и даже смехотворно смотрелись великаны-верблюды, на которых в Желтугу привозилось мясо. Время от времени корабли пустыни начинали жевать огромными челюстями и морщить губы, как будто примериваясь плюнуть, но не находя себе достойной цели.
На верблюдов равнодушными желтыми глазами глядела тигрица Альма, для веселья почтеннейшей публики помещенная в большую клетку и выставленная на всеобщее обозрение. Ее держали впроголодь, и шедший мимо праздный народ, видя, как выступают из-под рыжеватой шерсти ребра, полагал, что Альма примеривается к верблюдам, мечтая вырваться из заточения и сожрать их всех до единого.
На самом деле тигрица ни о чем таком не думала и не потому, что верблюды казались ей слишком крупной добычей: как известно, амурский тигр легко уносит в зубах лошадь, нападает на быков, а появись в окрестностях слон, вероятно, захочет и его попробовать на зуб. Равнодушие Альмы к миру объяснялась тоской по родному Приморью и по детям, тигрятам-подросткам. Развлечений в клетке у нее было немного, если не считать скудной кормежки и разглядывания текущей мимо толпы, и почти все свое время проводила она в неясной дреме, рождавшей в ней светлые и волнующие воспоминания. Самыми яркими из этих воспоминаний, конечно, оставались ее тигрята – Звездочка и Большелобый.
Положив голову на передние лапы, Альма словно грезила наяву. Вот она идет по заснеженной тайге в поисках добычи, а внутри нее, в большом круглом животе бьются два маленьких сердца. Едва только Альма ощутила, что ждет потомство, она стала искать надежное укрытие, недоступное другим хищникам и, главное, человеку. Тигр-а́мба – царь тайги, но пока тигрята маленькие, их может обидеть кто угодно – и медведь, и красный волк, и даже барсук,
